Содержание:
Колонка редактора CJ Анны Кухаревой
Но знаете, что? Я к этому не готова. Ни к одному пункту. Вообще. Никак
Отношения, в которых появилась моя дочь, и отношениями-то можно назвать с натяжкой. Это было наглое, беззастенчивое выкачивание из меня всех моих ресурсов. Мне пришлось отказаться от своей профессии и устроится на работу с тем графиком, который нравился ему, мне пришлось отказаться от друзей, мне пришлось отказаться даже от своей внешности (не крась волосы, не стриги их, носи женственное и яркое). Мне пришлось оставить все свои хобби и интересы и заниматься только его обслуживанием.
Любая моя проблема была только моей проблемой. Любую его проблему я должна была решать, бросая на это все свои силы, «потому что мы семья». Я не имела права просить о помощи по хозяйству, потому что «для чего мне тогда ты?»
Он мне твердил, что у мужчин и женщин мозги устроены по-разному, что он, как мужчина, более последователен и логичен, и что я не смогла бы стать хорошим журналистом просто поэтому.
И тут я забеременела. Я этого не планировала, вот совсем. Материнство для отважных, считала я, а я как-то не чувствовала в себе смелости. Но именно беременность спасла меня из этих отношений: мне просто стало жалко ребенка, который вынужден будет жить в такой атмосфере. «А если это будет девочка? — с ужасом думала я, глядя в потолок ночью — Он же и ей мозги закомпостирует!» Кстати, это девочка и оказалась.
Так что я тихо собралась и так же тихо, по-пластунски, уползла из этих отношений. Ему уже было не интересно: у меня менялась фигура, а впереди маячила скучная перспектива обеспечивать троих. Так что он великодушно сказал: «Что уж, ты меня разлюбила, я это понимаю, не буду тебя держать».
Ты задаешь опасные вопросы, детка!
Но время шло, дочь взрослела, и скоро ей стало интересно: почему у нее нет папы? Следуя советам психологов, я спокойно говорила, что он есть, просто с нами не живет, а где живет — не знаю. Сейчас у нее вопросов больше: кто он, где живет, почему мы не стали жить вместе. Она говорит: я хочу с ним познакомиться! Она говорит: он, наверное, все бы мне разрешал!
Где-то год назад, когда я ей в чем-либо отказывала она делала квадратный рот и ревела на одной ноте: «Я хочу к па-а-а-апе».
И тут моя личная интуиция сталкивается с мнением сетевых психологов, и происходит большой бадабум: не хочу я ей говорить кто он! Не буду я ей показывать фотографии! Не буду говорить, что все было хорошо, а потом мы поссорились: все было отвратительно и мерзко, и не было там ничего хорошего.
Тебя бы кормили смесью, потому что он бы не отдал кому-то мою грудь на целых два с половиной года. Тебе бы постоянно твердили, что ты существо второго сорта, и точно не сможешь стать вулканологом. Я, конечно, ничего такого не говорю. Я считаю, что мнение психологов — это важно. Поэтому на все ее вопросы я неопределенно мычу.
Но как же образ отца? Ребенку же нельзя говорить, что папа был плохой?
Вроде бы, положительный образ отца — это важно. Чтобы ребенок не испытывал ненависти к половине самого себя, чтобы не думал, что раз папа плохой, то и он сам тоже плохой. Но и быть тетенькой из песни про вязаный жакет тоже не хочется. Саботировать разговоры — это, конечно, вариант, но не надолго. Дальше-то что делать?
Женя Канина, психолог: